Легенда

Потрясающая история, грустный финал. (( 

Получается, если бы не разрушили школу, мы бы всего этого и многого другого так и не узнали.

Нашёл строчку о зачислении Бершадского в 21 - до этого немного поработал в 84. Поменялся с Гуревичем -тоже очень интересной фигурой в образовании района.

Я теперь начинаю понимать назначение излишне длинного забора, который виден на третьем снимке. Это высокое огрждение заднего двора школы, сваренное из "квадрата", появилось во времена нашей учёбы. Но оно не просто отгораживало школьный двор, а образовывало узкий проход, как бы огибая одно крыло школы. Заканчивался этот узкий проход, дверью ведшей в подвал, где был тир. Я состоял в школьной команде по стрельбе и мы ингда пользовались этой дверью. Удобно было после тренировки, выйти сразу на улицу, миную школьный холл.Теперь я понимаю, что эта же дверь вела и на этажи. И там были квартиры, жильцам которых, нужен был выход в город минуя режимное школьное здание. 

Часто рассуждая о мерзости охватывавшей нашу страну в разные периоды её истории, мы вспоминаем жестоких вождей, ошибочные учения, козни иностранцев и многое другое. А не думаем о простом скотстве, на которое способен человек ради получения нескольких дополнительных метров жилой площади. В СССР проблема этих метров стояла смертельно остро, и была причиной многих трагедий.

Кстати, эту тему, дополнительных метров, и то, на что человек способен ради них, осветил Александр Исаевич Солженицын в одном из эпизодов своего «Ракового корпуса». Роман был написан в 1963-65 годах и кто знает, не были ли причиной трагедии семьи ростовских учителей, эти самые метры, и не впечатлил ли этот случай писателя?

А роман, настоятельно рекомендую прочитать всем, для кого имеет значение моё мнение. И не бойтесь травмировать свои чувства. Роман о любви.

При чём здесь квартира? Не забывайте,  это были настоящие советские учителя, по призванию, для которых метры были вторичны, они жили в классах. 

После ухода Бершадского, смысла жить для Карсаевской не было. 

Но это только моё  мнение.

Четыре  года назад  я у Ржезача прочитала об этой трагедии, но не поверила этому сразу. потом стала сомневаться, а вдруг это окажется правдой? Все время мысли о  Карсаевской мне не давали покоя. пока я  на Меотиде не увидела  на выпускном фото  восьмиклассников 1964 года свою родственницу, Зину Еременко, позвонив которой, залала вопрос о том, знает ли она учительницу Наталью Михайловну Карсаевскую? И ее рассказ  поверг меня в шок! Тридцать лет   прослужила эта удивительно  светлая, добрая , бескорыстная  семейная пара на ниве просвещения , отдавая без остатка свою душу и сердце детям. Да,  у них был один единственный дом   с пропиской - школа № 75. Чиновники от власти  "оценили" их заслуги вполне достойно.

Интересно, это были коммунальные квартиры? Вот бы планировку  этих квартир посмотреть. Наша Ольга Герасимовна тоже жила при школе. Вот только не могу сказать сколько, семьи у нее не было. Может техплан какой сохранился. 

Точно, у меня есть эти карты, про квартиры и забыла.))

Всегда удивляют эти ниточки, которыми оказываются связаны, казалось бы совершенно несвязанные между собой люди и события. И, показалось все же, некоторой натяжкой вот это место: "...ибо их заслуги в лице ученика оценил в 1970 году в Стокгольме весь мир, но об этом узнать им было не суждено…", где, как бы, проводится мысль: "Старик Бершадский нас заметил и, в гроб сходя, благословил...". Все же: «Post hoc, non propter hoc». Иначе вместо исторического труда могут получиться "Три мушкетёра". Но это мое частное мнение. Пусть я буду неправ.

Это трагедия людей .
По существу они прожили всю жизнь в казенном доме .
А казенный дом , как ты его не называй - тюрьма, больница , школа или казарма останется казенным .

Насчет Солженицына - он сам за себя ответил из цитаты :

" Александр Соломонович продолжал с нами осторожно арифметику, но неуверенно, не его это была специальность. А однажды, хорошо помню, вдруг, в большой тишине, он спросил класс:

— А кто ещё сегодня верит в Бога? Поднимите руки.

Так горячим и обдало изнутри — страшно! да неожиданно как. Не много было и времени поднять — не поднять, полминуты? Класс затаил дыхание. Игорь Вознесенский, наискось впереди меня, залился багрянцем и поставил локоть на парту. А я горел (и был виден, конечно!) — а решиться не мог: ведь это скрывается, ведь это опасно всем, всем, не мне одному, маму опять вычистят. Позорно не решился. Уже обрабатывала меня мясорубка. И ведь ещё были верующие в классе (это через годы выяснилось) — а не поднял кроме Игоря никто. Вот — и опрос общественного мнения».

Бершадский Александр Соломонович и Карсаевская Наталья Михайловна в разные годы.

Очень " говорящие" фотографии. Спасибо Вам milnick. Может Вы ещё можете что- нибудь рассказать о них. 

Отдельно благодарность за снимки Святогорской лавры - Благодать!!

Отличные фотографии. Всегда рад получить подтверждение - что пока о людях помнят - их дело живет. Спасибо!

C 1942 по 1947 годы Бершадский А.С., Карсаевская Н.М. и их сын Виктор находились в эвакуации в г. Талица, Свердловской области. Позднее к ним присоединились родители Натальи Михайловны - Карсаевский Михаил Фёдорович, Карсаевская (Ястребова) Александра.

Бершадский А.С. - заведующий Талицкого районного отдела народного образования.

Карсаевская Н.М. - заместитель директора по учебной работе (завуч) Талицкого Детского дома.

Литературно-художественный сборник воспитаников Талицкого Детского дома "Наше творчество" 1946г.

под редакцией Н.М.Карсаевской.

Талицкий Детский дом. Пьеса в 2-х действиях "Зимняя сказка"

постановка Н.М. Карсаевской

Талицкий Детский дом. Эскизы костюмов к "Зимней сказке"

художник Н.М. Карсаевская

Рисунки Карсаевской Натальи Михайловны - акварель, карандаш.

Тетрадка с рисунками Карсаевской Натальи Михайловны - карандаш.

Великолепные фотографии! Родители Натальи Михайловны благородные, красивые, одухотворенные! Прекрасная семья. А про артиста Карсаевского я информацию находила в одном источнике. Но история там очень странной мне показалась, хотя Ростов в ней упоминался. Но я нашла только маленький отрывок этой истории. Долго думала над этим отрывком относится этот КОРСАЕВСКИЙ ( именно так фамилия была написана фамилия в отрывке) к нашей Наталье Михайловне.Теперь понятно, что он ее родной брат.

Это наивно, но когда на свет появляются такие фотографии, рисунки и истории, мне кажется, что мы кого-то воскрешаем.

Пока не удается найти источник - название газеты.

Статья об учителе истории Бершадском А.С., автор статьи Бор. Изюмский.

Если автором является Борис Васильевич Изюмский, то это "…советский русский писатель, член Союза писателей СССР, член ВКП(б) с 1946 года, заслуженный работник культуры РСФСР (1975)"

Борис Васильевич окончил исторический факультет Ростовского педагогического института, преподавал в школах Ростова, публиковался в местной газете. Одно из его известнейших произведений - "Алые погоны".

Из наследия Александра Солженицина. Школа

(некоторые отрывки уже публиковались в этой заметке)

Нашу группу приняли два молодых выпускника педагогического института, вскоре и поженившиеся: Александр Соломонович Бершадский, худой, туберкулёзный, бросивший другую семью, и Наталья Михайловна Карсаевская, с пышным клубом волос наперёд, изумительная цветущая красавица, это мы уже понимали. С ними - нам повезло. Конечно, это были уже выпускники советского вуза, но от Н.М. мы никогда никакой пропаганды не слышали, ни в естествознании, ни в географии. И Александр Соломонович был хороший и очень справедливый человек, мы уважали и слушались его. Тот год был почему-то без программы по обществоведению, а каждый учитель давал что хотел. И А.С., ни много ни мало, преподавал нам… экономику капитализма по «Капиталу». А истории - в те годы и ещё несколько лет - вообще ника кой не преподавалось: до Октябрьской революции никакой истории на Земле не было, ни, тем более, в тысячелетней России. Всё поколение наше было обречено на катастрофическое незнание родной и всеобщей истории: пусто пустое пространство, затем Маркс-Энгельс-Ленин, Парижская Коммуна да великий Октябрь, Сталина ещё не вдалбливали. Чистописание полетело в сторону, только у девочек сохранился навык, грамматики тоже никакой не изучали, не было и иностранного языка. Александр Соломонович продолжал с нами осторожно арифметику, но неуверенно, не его это была специальность.

А однажды, хорошо помню, вдруг, в большой тишине, он спросил класс:

- А кто ещё сегодня верит в Бога? Поднимите руки.

Так горячим и обдало изнутри - страшно! да неожиданно как. Не много было и времени поднять - не поднять, полминуты? Класс затаил дыхание. Игорь Вознесенский, наискось впереди меня, залился багрянцем и поставил локоть на парту. А я горел (и был виден, конечно!) - а решиться не мог: ведь это скрывается, ведь это опасно всем, всем, не мне одному, маму опять вы чистят. Позорно не решился. Уже обрабатывала меня мясорубка.

И ведь ещё были верующие в классе (это через годы выяснилось) - а не поднял кроме Игоря никто. Вот - и опрос общественного мнения.

Недавно так отвратительно было вступать в пионеры, а теперь так громоподобно и страшно досталось исключение. Я чувствовал себя безгранично одиноким, потерянным, совсем беззащитным. Александр Соломонович Бершадский, теперь завуч, вызвал меня для разговора. Говорил мягко, и я ему объяснил, как всё было. Исключать из школы - такого порядка и вообще в тот год не было. Но какие-то меры принять он мог, а исключение из пионеров ничем дальше не отяжелил. (Однако легло это в моё досье в районо - досье на 13-летнего мальчишку! - и через 5 лет при выпуске отдалось по лбу.)

В начале 7-го класса я вёл себя и дальше так же: в несвойственном мне и совсем не радостном мне озорстве. Свободный в математике, я на ней особенно себя плохо вёл, и Борис Ульянович Березовский всё записывал меня и Кагана в классный журнал (графа - плохое поведение). А уроки математики были сдвоенные - так я и звал ребят уходить с математики гонять в футбол - сразу два урока. И все мальчишки уходили, оставались на уроке один-два примерных, Игорь Бессарабов, - Борис Ульянович вздыхал облегчённо и вёл два урока с девочками. Но не доглядели мы, не додумали, что в этом самом сентябре издан был указ о праве директоров школ исключать за хулиганство сроком до одного года и без права поступления в другие школы - первое сталинское опоминание спасти школу, гибнущую от революционных экспериментов. И А.С. Бершадский драматически довёл этот указ до нас: вошёл в наш 7-й «а» класс (тогда по школе старший, так что был резонанс на всю школу) с нашим классным журналом, прочёл: вот, Солженицын записан 7 раз, Каган 6, Ген 5, хотя год только начался, - так все трое исключаются по новому указу на год, без права поступления. Соберите книги, выходите.

Так нас и огромило! - мы были раздавлены. Класс замер. Со времён Малевича мы все давно забыли, что у дирекции может возникнуть какое-то средство против хулиганов. А теперь - всё тот же неумолимый старый швейцар Лука Семёнович сразу открыл нам выходные полустеклянные двери на последнюю железную лестницу вниз - и запер. И мы - вышвырнуты на улицу. А классы - счастливые, занимаются без нас. Ничего нам не оставалось, как на тесном Соборном («Подбельского») переулке - день тёплый сентябрьский - сесть на край тротуара противоположной стороны и сидеть, глазеть на недоступную школу. А их - не выпускали к нам на перемены, только после конца уроков они прибежали, окружили - перетревоженные, потрясённые. (Ни Штительмана, ни Люксембурга в нашей школе уже не было, куда-то перевелись, обстановка для меня сильно разрядилась.) Мы пошли домой, однако, не неся никаких документов от школы к родителям. Может быть, им дадут знать как-нибудь в учреждение? Страшно: что же будет с мамой? и куда же мне деваться целый год? Но мама - ничего не знает. И я молчу. И на другой день с книгами — опять в школу. Все трое казнённые собираемся в переулке: родители ни у кого не знают. Может, узнают сегодня? Потянулись тягостные дни: каждое утро тянемся как будто в школу, болтаемся несколько часов в городском саду, потом домой. Проницательный к хитростям Мотька первый высказывает, что тут какая-то игра, а настоящего исключения ещё нет. Тем временем Лида Ежерец устроила сбор подписей, что класс просит вернуть нас и коллективно за нас ручается. Александр Соломонович рассчитал всё верно: он только и хотел проучить нас сильно - и проучил. День на пятый призвал нас: в этот раз прощает, но, если ещё одна запись в журнал - исключает.

О, какая гора упала с плеч! О, теперь, возрождённые, мы будем другие! Шёлково сидим на уроках. Но нервному Борису Ульяновичу кажется, что опять я шалю, - и он меня записывает в журнал. Погибель! Что делать? Мрак! А следующий урок - русский, Анастасия Сергеевна Грюнау, она меня очень любит. И после урока доверено говорит мне: «Саня, отнеси журнал в учительскую». (Прежде, председателем группкома, я нередко относил его.) Беру - весь в огне: сейчас или никогда, одно спасение! Иду - и по дороге забрасываю журнал глубоко за глухой шкаф. Следующие уроки - нет журнала, учителя удивляются. Ничего не стоило провести следствие и выяснить, кто ж его унёс. Но никто не расследует, заводят новый журнал - а тот пролёживает за шкафом до следующей летней уборки. Я спасён. За этот год я становлюсь опять председателем группкома - и весной опять серьёзно заседаю с преподавателями на школьном совете и обсуждаю, защищаю оценки по поведению моим товарищам.

А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Очерки изгнания. Часть первая (1974 - 1978)

А как же - антисемитский выкрик и увещания Бершадского (у Сумы сцена написана так, будто допрос происходил ещё при льющей со лба крови)? А это было - полутора годами позже, и выкрикнул совсем другой мальчик - Валька Никольский, и совсем третьему, Митьке Штительману, они и дрались и взаимно ругались, крикнул и тот о “кацапской харе”, а я сидел поодаль, но не выказал осуждения, мол, “говорить каждый имеет право”, - и вот это было признано моим антисемитизмом и разносили меня на собрании, особенно элоквентный такой мальчик, сын видного адвоката, Миша Люксембург (впоследствии большой специалист по французской компартии). А Шурик Каган во всей той следующей истории был совсем ни при чём. И Александр Соломонович Бершадский действительно со мной беседовал и своею властью (завуча, а не классного руководителя, как плетёт Сума) и своим пониманием пригасил дело, сколько мог.

А как же - исключение Кагана из школы за толчок меня к парте? А это было через два года,   в сентябре 1932, и исключали из школы (тот же Бершадский) нас троих - именно: меня, Кагана и ещё Мотьку Гена, а исключали нас за систематический срыв сдвоенных уроков математики, с которых мы убегали играть в футбол. Я же - ещё и классный журнал похитил, где был записан дюжину раз, и закинул за старый шкаф. (Неукоснительно отказывая мне в чём–либо человеческом, а только змеиное прилепляя, - даже и тут излыгает Сума, что я на футбол не бегал, а оставался на уроках. А вспомнить этот наш футбол! - ведь в ограде закрытой недоразрушенной тогда церкви Казанской Божьей Матери, на площадке у бокового притвора, ударяя мячом то в решётчатое оконце, то в надгробные камни священнических могил. И это - я, ещё два года перед тем ходивший с мамою в последний незакрытый собор, и всё это - соединяется в легконосимой мальчишеской груди - аут! корнер! пенальти! - свищет над Русью ветер запустения, из–под которого, кажется, она никогда не встанет.) Грозно объявил Александр Соломонович наше исключение (как раз в те дни только и появился первый указ о праве исключать, в предыдущие годы и исключать не имели права, Сума опять не сверился со святцами) - и мы с Каганом и Геном, убитые, ничего не говоря дома, дня три приходили под школу сидеть на камешках, пока девчёночья “общественность” не составила петицию, что класс “берёт нас на поруки”, - и Бершадский дал себя уговорить.

С оргомным удовольствием читал. Даже сходил на Соборный на это место))