Август

Август, плюс сорок. Донские берега заждались горожан, сидевших дома первую, холодную половину лета.

Вереницами легковых машин заполнены все подъезды к реке. И толчея у маленьких сельских базарчиков в хуторах и станицах на пути горожан.
А в прибрежных рощах удивительно чисто. Ну дак все дома сидели.

На берегу нет свободного места. Занято всё. Палатки, удочки, снова палатки, бельё и полотенца на верёвках, раскладные кресла и столики, плотно заставленные походной утварью, и опять палатки и удочки.

Я, пользуясь некоторым своим преимуществом хода, забрался в невообразимую глухомань, преодолевая крутые косогоры, глубокие канавы и ухабища по три на каждом метре.

Но и там людно.

С восторгом поклонился Святой Параскеве.

Дон велик и полноводен в августовских, спелых травах.

И грызёт берега, пользуясь необычайным избытком воды в этом году.

Августовская донская вода плотная, ароматная, «спелая». И кажется лечит.

Я на Параскеву оглядываюсь при любой возможности.

Здесь, в правобережье, на почти незаметной сейчас возвышенности, стоял когда-то казачий Моноцкий городок. В будущем станица Маныческая, которая теперь уже на левом берегу.

В эпоху острого противостояния казаков и турок горели, и не раз, все казачьи городки, горел турецкий Азов и города на крымском побережье. Горели турецкие суда в море и казачьи лодки-чайки. Но нигде так часто и с такой яростью не сшибались казаки и янычары, как здесь у Моноцкого городка.

Эту стойкость жители Маныческой несут века. И веру свою, древлеправославную, отстояли. Параскева – православный храм. Я ей кланяюсь. Но там рядом, незаметная с правобережья, стоит древлеправославная церковь. И я их не разделяю.

А сейчас, как джины из восточных сказок, в клубах дыма несутся Камазы с зерном. Зерно поплывёт через туретчину.

И ходят гуськом, с поля на поле, комбайны. Если «Джон Дир» впереди, то это не навсегда.

В горячем плывущем мареве нестерпимой жары дрожат капельки золотых куполов Вознесенского храма.

Ах, бывают оказываются, и такие места. Это награда за муки наши и четырёхколесного друга.

И ежевика! Спелая, августовская! Много! Самая донская ягода.

Я её ел по одной, по две, и горстями. Потом стал срывать и объедать целые веточки. Исколол руки, но терпел, сколько мог. Опять стал есть, срывая ягоды. Ел стоя, сидя и ползая среди кустов. Отдыхая и обирая с себя паутину, фотографировал. И опять ел.

Хотел освоиться на этом месте и в будущем поискать то очень малое, что осталось от Моноцкого городка. Что-то удалось, не смотря на просто давящую жару и траву выше роста, скрывшую всё.