Побег

Мама пришла с работы и обыденным тоном сообщила: «Взяла тебе путевку в пионерский лагерь где-то под Цимлянском. Поедешь?»

А чего же не поехать? Тем более альтернатива была неважная. Или пионерлагерь в Геленджике, в котором был уже раза три. И который, благодаря именно «лагерной» дисциплине, совершенно не привлекал 15-ти летнего оболтуса.

Круг приключений в Геленджике был очень узок. Можно было сбежать через дырку в заборе на «дикий пляж» и половить там шустрых крабов среди прибрежных камней. Потом эти несчастные крабы спиртовались в мыльнице при помощи тройного одеколона. Который каждая мама уложила в рюкзак своего чада в числе других обязательных вещей, положенных отправляющемуся в пионерлагеря.

Часто крабы не хотели спиртоваться, и тогда мыльницы – спиртовальни, хранящиеся в тумбочках, начинали распространять сладковатый запах гниения.

А удачно заспиртованные крабы ехали в город в качестве сувениров.

Можно было через такую же дырку, но в противоположной стороне, залезть в соседствующий с лагерем виноградник. И поминутно озираясь, потому как виноградник охранялся, наесться терпко- кисло- горьких, неспелых ягод технического сорта винограда.

Можно было просто сбежать после отбоя на пляж, но это для малышей.

Был еще пионерлагерь на Зелёном острове. Но он воспринимался как не совсем настоящий. Потому что я, можно сказать, вырос на этом острове, куда меня еще мальцом начал водить отец, тоже выросший там. А если выйти за ворота этого лагеря, то за деревьями можно было видеть некоторые высокие дома Ростова. Что убивало всю романтику начисто.

И вот я еду в «Пазике» по задонскому шоссе и вижу бескрайние виноградники по обеим сторонам дороги. Я до сих пор вижу их, когда возвращаюсь в то время. Совсем недавно проехал этим маршрутом и не заметил ни одного.

Еще часто стоит перед глазами громада плотины Цимлянского водохранилища. Сейчас современное шоссе проложено в отдалении от плотины. А тогда казалось, протяни руку из окна автобуса, и можно коснуться огромных, сдерживающих напор воды, шандоров. Тогда мне показалось, что они дрожат от напряжения.

На подъезде к лагерю нам пришлось один раз выйти из автобуса и вброд пересечь неглубокую протоку с чистой, теплой и быстрой водой. А потом опять погрузиться и продолжить движение. Конечно, сам по себе этот случай был приключением и сулил еще более захватывающие события.

На первом построении в лагере нас попытались напугать клещами, в изобилии водящимися в округе, и болезнями, ими распространяемыми. Мы не испугались. Мы, городские жители, такого слова «клещ» в то время не слышали.

А потом случилось неожиданное и поначалу нами не оцененное. Оказалось, что в лагере мы практически предоставлены самим себе. Нет, были, конечно, какие-то мероприятия, творческие конкурсы и спортивные события. Но это всё занимало малую часть времени. А остальное было в нашем распоряжении. В столовую мы ходили, лишь примерно представляя время завтрака, обеда и ужина. Купались в чудесной реке Сухой, когда и где хотели. Крутились возле парома, который был сразу за забором лагеря. Ныряли с его причала и наблюдали за тем, как пожилой, раздетый по пояс паромщик, бородатый, но с коваными мускулами, тащит канат, передвигая паром с трактором и прицепом, доверху набитым свежескошенной травой.

По окрестностям лагеря, якобы населёнными кровожадными клещами, мы гуляли, как по своей даче.

Мы, старшеклассники - пацаны, коих в лагере набралось 7 человек, быстро сбились в компанию, держались вместе, жили в одном домике, и всем своим видом и поведением заявляли о своей полной свободе и независимости.

Много лет спустя, уже побывав на разных общественных и производственных должностях, я стал понимать, какое это опасное состояние, когда люди предоставлены сами себе и не обременены заботой о хлебе.

Страшное это состояние, и оно не имеет ничего общего со свободой в лучшем смысле этого слова.

Долго ли, коротко ли, но мы решили всей командой из лагеря бежать. Как ни странно, но причины у всех были разные. Кто-то не поладил с администрацией, кто-то с местными. Кому-то было скучно, кто-то решил бежать за компанию, а кого-то манили приключения.

Затея трудновыполнимая даже сейчас. А в то время при достаточно сложном состоянии общественного транспорта вообще невозможная. Но мы этих трудностей не представляли, и, наверное, поэтому у нас получилось.

Надо признать, что такой побег был бы невозможен без содействия местного населения. Мы познакомились с одной местной девушкой, которая была постарше нас и работала где-то в обслуге лагеря.

Она то и обозначила нам ключевые моменты успешного побега:

- До Цимлянска надо идти пешком. Потому как другого варианта нет.

- В Цимлянске надо пытаться сесть на поезд до Ростова. Он отходит раз в сутки вечером и идет всю ночь. Из Волгодонска идёт еще один поезд, но сесть на оба там труднее, так как в Волгодонске всё забито строителями Атоммаша.

- Можно попытаться в Волгодонске сесть на «Ракету», она в отличии от поезда идёт быстро. Но билет на «Ракету» стоит 25 рублей, а на поезд всего 4. Денег на «Ракету» хватало не у всех из нас.

- Бежать из лагеря надо утром, это связано с некоторыми моментами внутреннего распорядка. А до вечера, чтобы не болтаться по городу, наша проводница передержит нас у себя дома.

Сказано, сделано. Утром, позавтракав в столовой и быстро собрав немногие вещи, мы, не прячась, строем, отправились к калитке в задней ограде лагеря.

Оказалось, что воспитатели прослышали про готовящийся побег, но, вероятно, не очень в него верили.

Я помню удивленные и возмущенные крики одной из них нам в след: «Посмотрите на них! Собрались! И Марина с ними! Провожает!»

Марина – это знакомая девушка одного из нашей компании, она тоже отдыхала в лагере, но разделить с нами тяготы побега не решилась.

Позже мне рассказывали, что Марина после нашего ухода подверглась, нет, не пыткам конечно, но некоему давлению. За то, что зная точную дату побега, и будучи комсомолкой, не сообщила администрации.

Конечно, было некое ощущение тревоги. Но оно рассеялось, когда мы зашагали по восхитительному простору степей и редколесий в пойме Сухой.

Позже, уже в Ростове, мы выяснили, что за нами была послана погоня на лагерном «Пазике». И мы этот «Пазик» видели, и он нас. Но, вероятно, в автобусе решили, что им будет лучше без нас, а нам без них.

Вот что такое детский эгоизм? Думали ли мы о том, что кому-то за наш побег «влетит»? Наверное, думали, потому что, прибыв на Главный вокзал родного города утром следующего дня, мы первым делом зашли в почтовое отделение, взяли бланк телеграммы, и один из нас, макая казённое перо в чернильницу, вывел на бланке сообщение о том, что 7 человек добрались благополучно. Мелочь на телеграмму собрали по карманам.

Несколько месяцев спустя, я справился у одной из воспитательниц, случайно встреченной мною в Ростове, дошла ли телеграмма? Оказалось, что дошла.

Сейчас бы извиниться за ту нервотрёпку и неприятности, которые мы причинили своим побегом людям, за нас отвечающим. Да не придётся уже.

Я не знаю, что такое «искупить грехи». Я знаю, что многие из них останутся со мной до конца. А там пусть судят.

Но тогда, летним днём 1977 года, в бескрайнем донском великолепии мы такими мыслями не мучились и угрызениями не страдали. А начали мы страдать от жажды и довольно быстро. Потому как никто из нас туристическими навыками не обладал и водой не запасся. И встретив первый хутор на пути, мы попросили пожилую казачку, возившуюся в огороде, напоить нас.

Жестяное ведро с колодезной водой и жестяная кружка, идущая по кругу. И мы идем дальше.

В Цимлянске нас ждала наша проводница и отвела к себе домой. Она жила где-то в центре города, застроенном необычными, «европейскими» домами со светлыми стенами и острыми крышами. Её родители накормили нас жаренной донской рыбой с картофельным пюре. Не помню их лиц и имен. Но запомнилась та забота и доброта, которой они нас окружили.

Дальше вокзал, вагон, и мы сидим в мягких креслах пассажирского поезда, не веря в свой успех.

Нервное напряжение, наверное, было. И оно нас держало крепко. И отпустило только в поезде, когда мы на радостях накупили бутылочного пива и даже захмелели заметно. Но вели себя тихо и добрались благополучно.

Помню только ночь, фонари, выплывающие из темноты и в темноте исчезающие. Переезды, шлагбаумы, заспанных колхозников, спешащих по своим делам в предрассветных сумерках, пешком и на мотоциклах с коляской. И название знакомых станиц на фронтонах уютных провинциальных вокзалов. Сальск, Мечётинская, Зерноград, Кировская…. Ростов.

Какое-то время мы поддерживали связи друг с другом. И каждый из нас был для остальных другом совершенно особой категории.

Потом жизнь закружила.

И вот ровно 45 лет спустя я стою перед этой калиткой. Открытой. Сделал несколько снимков заброшенного лагеря. Вышел к Сухой. Нашел остатки паромного причала.

Но не переправиться уже. А жить на этом берегу, с болью, которую причинил одним людям и добром, которое сделали для тебя другие.

И много потом разного пережил. И много где побывал. И много понял. Но тот летний берег реки Сухой и домики в лесу у парома остались где-то в особом уголке души.

Это наша компания. На снимке нет только Андрея, фотографировавшего нас.

А это я на берегу Сухой.

Сама замечательная река Сухая.

Так сейчас выглядит вход в лагерь.

Это остатки паромного причала.

А это леса на реке Сухой. Лёгкие, светлые, свежие.

В этом или, наверное, в этом хуторе, пожилая хозяйка поила нас из колодца.

В лагере теперь тихо.

А эта калитка, о которой я помнил 45 лет. Не заперта, с прорванной сеткой. Но вросла в землю и не открывается. Ходить через неё можно, распахнуть нельзя.