Подвалы "Парамонова".

Просматривая бездонные и удивительные материалы Отдела краеведения ДГПБ, скорее случайно взял в руки «Донской временник» за 2008 г. И в нем увидел воспоминания агента контрразведки Добровольческой армии о событиях в нашем городе в 1918 г.

Впервые эти воспоминания опубликованы в журнале «Родина». Подготовил публикацию историк Виктор Георгиевич Бортневский

Цитирую со значительными сокращениями:

Что известно нам о работе белогвардейской контрразведки? В многочисленных детективных романах и многосерийных фильмах рассказывается, как боролись бесстрашные чекисты с белыми агентами, лихо разоблачая их козни, по сути дела, заранее обреченные на неудачу. Увы, реалии Гражданской войны гораздо сложнее и страшнее... В белогвардейской контрразведке нередко служили люди отменной личной храбрости, по-своему талантливые, готовые на любые жертвы и преступления ради поставленной цели.

Один из них, Николай Федорович Сигида, бывший гвардейский подпоручик, стал вскоре после Октября агентом контрразведки Добровольческой армии и оказался в эпицентре событий на Дону первой четверти 1918 года. Он занимал видные посты и в красном Таганроге, и в оккупированном немцами Ростове, участвовал в походе белого полковника М. Г. Дроздовского.

***

(Воспоминания начинаются с описания событий, случившихся перед возвращением города под контроль Добровольческой армии в мае 1918 г.)

… Числа 7-8 апреля в городе стало известно о движении немцев на Дон, а дня через два после этого на станцию пришли эшелоны с бежавшими от немцев вояками. Атмосфера сразу сгустилась. Власть была озабочена. Предполагали готовить город к обороне путём постройки долговременных окопов, с каковою целью решено было мобилизовать буржуазию, что и было сделано. Но, несмотря на строгие наказы, окопы рыть пошли не все, и к приходу немцев эта операция так и осталась невыполненной... Все нервничали до такой степени, будто наступил страшный суд. Комиссару Азовского моря был отдан приказ держать наготове несколько судов «на случай могущего быть отступления» красных войск, а на переведенном языке — на «случай своевременного бегства заправил» (очень нужны им были красные войска!).

В кое-каких окопах, кое-где и кое-как обнесённых проволочными заграждениями, разместилась рвань, носившая громкое название армии. Когда показались немцы (аэроплан их прилетел с целью разведки гораздо раньше), эта рвань потребовала стрельбы, но, услышав свист пулемётных пуль, драпанула во весь дух, забыв всякие разные революционные принципы, навеянные временем и демагогией власть имущих. В этом и состояла вся оборона города «трудящимися».

(Вероятно, до нас дошли фотографии, сделанные с этого аэроплана. На одном из них вид на центральную часть города. А на втором видны горящие эшелоны на станции Заречная. Хранятся фотографии на сайте PASTVU.COM. Здесь и далее примечания мои.)

(А далее следуют воспоминания белогвардейского разведчика о событиях в нашем городе, занятом красными. С февраля по май 1918 г.)

… Ушли из Ростова войска Добровольческой армии 9 февраля 1918 года, и город наполнился стонами и плачем отцов, матерей, жён, братьев, сестер по убитым, изнасилованным и замученным на их же глазах родственникам. Убивали всех, кто, так или иначе, подвертывался под руки. Особенно кошмарные сцены происходили в первые дни, когда власть как таковая находилась в руках любого вооружённого, взявшего себе право казнить и миловать по своему усмотрению.

… Председателем Совнаркома Дона сделался знаменитый вахмистр Подтёлков...

Высокого роста, широкоплечий человек, одетый в папаху, короткий тёмный френч, бриджи и ботфорты, он походил на мясника, только что собравшегося на бойню. Такое впечатление производила эта фигура, находящаяся в любом месте поля вашего зрения и безразлично от того, что вы наблюдали: лицо или спину. Молчаливый, вялый в движениях, он, если вы приходили к нему по какому-либо делу, прежде всего, впивался в вас полинявшими от степного ветра неприятными колючими глазами и, пронизывая, впитывал и угадывал в вас контрреволюционера, годного по деяниям своим для парамоновского подвала. И только после того, когда он находил, что рук марать о вас не стоит, он спрашивал, зачем вы пришли.

(Здесь я остановился. Выходит, что подвалы особняка на Пушкинской, одного из главных архитектурных украшений Ростова, в 1918 г были пыточными камерами и местом казней?)

… Власть местная тоже имела своих более видных членов. Одним из таких был Зявкин, начальник красной гвардии Ростова — гроза городского населения, а в особенности несчастных белогвардейцев, безжалостно истребляемых в подвалах Парамонова.

(Фото 2014 г. Этот особняк для известного купца построил Леонид Фёдорович Эберг. Архитектор, сделавший для нашего города гораздо больше, чем многие другие. И известно, что в 1918 он с женой и маленьким сыном был в Ростове, который не покидал в самые тяжелые периоды истории города. Что он чувствовал, зная, что творится в подвалах этого дома?)

… В Ростове атмосфера как-то сразу сгустилась. Что было этому причиной — трудно сказать: то ли вести из Украины, то ли армия добровольцев. Обыски и аресты участились, и на свет появился полоумный садист студент Полуян, уроженец Екатеринодара... По городу взад и вперед шныряли автомашины то с начальством, то с очередными арестованными. Теперь уже действовали не только подвалы дома Парамонова, действовали и подвалы отеля «Астория» также. В последнем было не хуже, чем в первых. В тюрьме же хозяйничал полупьяный Полуян. Злобу свою сатанинскую вымещал он и на старом, и на малом одинаково.

(А далее белый офицер, описав во всех красках ужасы, творимые красными, не стесняясь, признается, что творил тоже самое, а может быть даже в гораздо более страшных масштабах. Оцените его слова: «взявший одно око должен заплатить за него двумя», и «Мёртвые же пока что не воскресают, а следовательно, и не опасны.»

Палач не указывает, где работали белогвардейские пыточные и расстрельные камеры, после того как в мае этого же года Ростов вернулся под контроль Добровольческой армии. Но вероятно, что там же, «У Парамонова». Точно известно, что в этом особняке размещался штаб белых.)

… Работать приходилось очень много. Начало обыкновенно приходилось в 9 ½ - 10 часам утра, а конец часам к 4-5 ночи. Усталость одолевала иногда настолько, что трудно было удержаться, чтобы не заснуть. Иногда приходилось от очередной работы уходить по каким-либо важным, не терпящим отлагательств делам. Тогда допросы производил следователь, а я получал их уже готовыми. Во всяком случае, мои отлучки на времени задержания арестованных не сказывались. Строгость и скорость присуждения вызывалась следующими соображениями: вредное никогда не может стать полезным, во-первых; взявший одно око должен заплатить за него двумя, во-вторых; и что самый лучший способ лечения — хирургический, в-третьих. Вот наши принципы работы, ибо вкусивший власть всегда будет стремиться к её достижению, а достигнув, — возобновить старое. Мёртвые же пока что не воскресают, а следовательно, и не опасны.

(Теперь, проходя мимо, смотрю на эти окна и чувствую, что мне жалко и тех, и других, непримиримо уверенных в своей правоте.)